Cайт Андрея Козырева

Время идет, а уходят люди. Каждый миг я слышу монотонную поступь времени, – так ходят по кругу арестанты, сложив руки за спиной. Вечное круговращение, в котором мы теряем наших родных, друзей, наши мысли, чувства, а в конце - самих себя – вот тот приговор, который прозвучал над нами в начале времен. В этом нет блага ни для нас, ни для времени, – ни мы, ни оно не хочет идти по кругу, ведь прямая и чистая дорога к свету манит нас. Мы – не у времени в плену, время само в плену у нас, и, пока мы не предоставим ему покой и свободу, оно не станет нашим другом, а будет исподволь мстить нам, уничтожая все, что мы созидаем и любим.

Время идет… Шаг. Еще шаг. Поступь времени может быть твердой и чеканной, а может быть усталой, тяжелеющей. Но путь его не прекратится. Другое дело – люди: их силы ограничены, и рано или поздно приходится каждому человеку останавливаться. Это люди называют смертью. Смерть – не исчезновение человека, а только остановка его. Смерть – это подспудно грызущая боль при возвращении на родину, которую ты давно покинул и на которой без тебя все изменилось. Как тебя встретят там, что скажут? И, главное, что ты скажешь им? На такие вопросы очень трудно ответить. Оттого и боимся мы, оттого и плачем, и жизнь наша плачет вместе с нами.

………………………………………………………………………………………………….......
Сегодня, в 17.19, скончался мой дедушка. Больше трех лет он болел раком, не оставившим ему шанса на спасение. Но он боролся со смертью, пока оставались силы, и до последнего мига оставался в полном сознании...
...Пасха в этом году выдалась поздняя – в первых числах мая. За несколько дней до нее наступило обострение твоей болезни, и врачи сказали, что смерти можно ждать со дня на день. Я молился, чтобы ты дожил до Пасхи. Желание исполнилось – ты умер на Троицу, через два месяца. Может быть, мои просьбы только продлили твои страдания… За месяц до смерти ты потерял способность ходить, за две недели – практически перестал есть. Рак уничтожил часть твоего кишечника и желудка. Ты лежал целыми днями на постели, похожий на узника Освенцима: руки твои были вдвое тоньше моих, голова превратилась в череп, обтянутый кожей, только живот невероятно распух, и на нем ясно проступали очертания огромной опухоли. Ты ясно понимал, что с тобой происходит, но не говорил ни слова о том, как тебе больно, как ты страдаешь. Ты умирал тихо и кротко, по-крестьянски, не затаив злобы ни на людей, ни на мир, ни на Бога. Конечно, смерть твоя была очень мучительна, но я до сих пор молюсь, чтобы судьба дала мне умереть так же, как и тебе, - просто и человечно уйти в Тишину, стать ее частицей, никого и ничего не проклиная, не умножая злобы мира.
Страдания закончились в праздник Св.Троицы. Согласно поверью, все умершие в этот день попадают в рай. Будем в это верить - иначе мне просто не выжить. А надо еще поддерживать бабушку, которая намного старше мужа - она была его учительницей. Пока она еще не поняла, что произошло, т.к. перестала узнавать окружающих. Я теперь должен поддерживать и кормить семью (мы все жили на дедушкину ветеранскую пенсию, без нее у нас нет денег, кроме моей зарплаты библиотекаря). Жизнь тяжела, но смерть еще тяжелее. Надо жить. Надо! Надо...

Прошли сутки с того мига, как ты умер. Эти сутки были, наверное, одними из самых счастливых в моей жизни: они убедили меня в бессмертии души. Я - не мистик, не верю в призрачные рай и ад (это все условности, не имеющие отношения к реальному, гораздо более сложному и одновременно более простому бытию), просто я наконец-то понял, что такое душа. Это - наше Я в других, это - то, что от нас остается в окружающих нас людях, их мыслях, чувствах, поступках, в быту, природе и т.д. Нельзя свести это к элементарным воспоминаниям, все гораздо сложнее. Душа твоя жива не только в тех воспоминаниях, которые я о тебе сохранил, но и в элементах характера, переданных им (генетически или бытийно) маме, мне и другим близким людям, и прежде всего в том, что ты сам на своем своеобразном языке когда-то назвал "любивостью". И, чем больше проходит времени с твоей смерти, тем больше я убеждаюсь в том, что эта "любивость" есть некое перманентное свойство самой природы, которое на миг сфокусировалось в отдельной личности (твоей), чтобы после рассеяться по просторам жизни. Оно теперь - во всем. Утром, проезжая мимо одного старого собора, я узнал тебя в игре утренних лучей на куполе, а затем - в реакции своей души на это сияние. И так - всю жизнь.

Меня постоянно мучает одно воспоминание. Около месяца назад я, возвращаясь домой с работы, обнаружил, что забыл дома ключи. Набрал номер квартиры на домофоне. Кроме тебя и бабушки, дома не было никого. Ты полчаса пытался нажать нужную кнопку, чтобы открыть дверь, но почему-то это у тебя не получалось. Тогда ты побежал по лестнице вниз, к дверям подъезда, но по дороге упал. Страшно подумать, чем это могло бы закончиться… К счастью, соседка, вернувшаяся из магазина, отворила мне дверь, мы вошли в подъезд, подняли тебя и привели в чувство. Путь до квартиры ты прошел сам, не опираясь на мое плечо, хотя было видно, с какой болью ты совершаешь каждый свой шаг. Войдя в свою комнату, ты упал на кровать и не мог встать до вечера…
А что, если потом, в конце моего пути, когда уже я сам приду к дверям своего главного дома, там тоже будет некое домофонное устройство, с помощью которого можно будет поговорить с кем-либо из родных? Тогда я хотел бы услышать твой голос. Только сердце замирает при мысли, что отворить эти вечные врата я сам не смогу, у меня нет от них ключей… Они теперь у тебя. Откроешь ли? Простишь ли? Не знаю… Не знаю.

* * *
Не уходи без слов во мрак ночной…
Дилан Томас

Не уходи без слов во мрак ночной,
Не уходи, не попрощавшись с нами!
…А смерть уж плещет темными волнами
О берега беспечности земной…

А смерть – кругом: в сиянье звезд ночных,
В восходах и закатах, птичьих песнях,
Цветах, листве, – во всем, что так чудесно
Лишь потому, что может жить лишь миг.

И ты отныне с ней нашел язык,
Ты говоришь на странном том наречье,
Что недоступно мысли человечьей,
Что тише немоты, сильней, чем крик.

И в теле, и в душе – во всем тебе –
Свершается какая-то работа,
Гигантская, быть может… Капли пота
Текут по коже… Ты с собой в борьбе.

Когда же ты приют покинешь свой
И переступишь вечности ступени –
Заговори на языке сирени,
Вернись ко мне хоть каплей дождевой!

Без слов не уходи в далекий край,
Скажи, скажи хоть что-то на прощанье!
Минуты длятся…
Замерло дыханье…
Не уходи!
Побудь со мной…
Прощай.

Через жизнь лежит дорога к смерти. Через смерть лежит дорога к жизни. Некоторые люди, только умерев, приходят в жизнь. Я имею в виду, что при жизни мелкие детали быта заслоняли от нас их сущность, а после смерти мы постепенно начинаем понимать их обобщенный образ, и он становится для нас действенным фактором нашего поведения в жизни.
Так и следует понимать воскресение мертвых. Нельзя же, правда, думать, что когда-то скелеты встанут из земли и начнут драться: "Извините, сударь, но вы взяли себе мою печенку!" - "А вы присвоили мою селезенку". Даже воскресение Христа, принятое как реальное событие, является, в сущности, не победой добра, а величайшим его поражением. Все процессы, произошедшие в теле во время смерти, происходят снова, но в обратном порядке! Это должно быть страшнее и мучительнее распятия. А потом ведь еще предстоит сорок дней ходить пробитыми ногами, брать предметы пронзенными руками и т.д. - и врагу такой пытки не пожелаю.
Но бессмертие, несомненно, есть. Весь вопрос в том, что есть человек: форма или содержание бытия? Форма, которую принимает жизнь, смертна, как смертна форма морской волны, ежесекундно переходящей в другую волну, но содержание жизни, вещество существования так же бессмертно, как бессмертна вода, из которой образуются волны. Вот форма, которую однажды приняла жизнь, - твое тело, - умерла, но от этого вещество твоего существования не уничтожилось. Наоборот, стало только очевиднее, насколько это вещество чисто, прозрачно, проницаемо лучами вечного Света. И это вещество теперь во всем - во мне, моих воспоминаниях, уголках города, где я в детстве гулял с тобой ( у тебя до 70 лет не было ни одного седого волоса, я помню это), в солнце, которое светило нам тогда и светит сегодня - так же ярко, как и в минувшем... Вот оно, очевидное и полностью реальное бессмертие. И я ощущаю его каждым атомом моего бытия. И я счастлив.

И вдобавок - из наболевшего, о счастье.
Христианство учит, что высшее счастье есть любовь. Но любовь (даже к Богу), когда преступает границы разумного, становится демонической и ведет в ад: любящий Бога становится инквизитором, любящая мужа женщина толкает супруга на преступления и т.д. Кроме того, любовь в большинстве случаев несовместима с покоем, она, по крайней мере, в этой жизни, есть прежде всего большой труд, а не награда. Поэтому любовь сама по себе не приводит в рай. Любовь связана с желанием обладать тем, что любишь, а это желание в нашем мире никогда не удовлетворится полностью - время и смерть не допустят этого.
Буддизм учит, что высшее счастье есть отсутствие желаний. Этот постулат всегда привлекал меня более, чем какой-либо другой. Счастливый человек говорит: "У меня все есть, и мне больше ничего не надо". Но счастье заключается не в первой, а во второй части этой фразы. Разница меж ними с первого взгляда незаметна, но очень важна. Первую часть фразы ("у меня все есть" ) не может произнести в нашем мире, пожалуй, никто, а вторую ("мне больше ничего не надо", в более известном варианте - "остановись, мгновенье, ты прекрасно") хоть раз в жизни произносил каждый из нас - в минуту полного счастья. Но для человека деятельного "фаустовского" характера такое счастье равносильно смерти: когда не к чему стремиться, незачем жить. Постоянное пребывание в нирване - состоянии отсутствия желаний - в контексте русской культуры оборачивается сном Обломова. Обломов - русский Будда. Но обломовщина - одновременно вечная мечта и вечная беда России. Поэтому, наверное, Далай-лама не рекомендует русским принимать буддизм.
Единственное разрешение противоречия этих двух фундаментальных установок, возможно, выражено в короткой строчке из стихотворения Есенина:
Где же ты, моя тихая радость –
Все любя, ничего не желать?
Совершенная любовь при совершенном отсутствии желаний дарит душе чувство полноты наслаждения жизнью и одновременно позволяет избежать двух крайностей: пустоты покоя при отсутствии желаний и мук от недостижимости соединения (физического или духовного) с предметом любви при наличии любовного чувства. Наиболее явственно это постигается человеком при созерцании красоты - природы, искусства, благородства человеческой души. Такое чувство бескорыстно, возвышенно и блаженно.
Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.

А смерть – всего лишь девочка с лукошком.
Е.Чач

А смерть – всего лишь девочка с лукошком,
Застенчивая, грустная немножко,
Она бредет по лесу бытия
Из дома – в неизвестные края.
Она идет босая, напевает
И ягоды с кустов себе срывает –
Меня, тебя, его, ее… всех нас.
И нет того, кто б нас от смерти спас.
Она судьбу положит на зубок –
И брызнет жаркий, ярко-алый сок,
И сладость жизни на губах застынет...
А человек навек со свету сгинет.

На фортепиано в твоей комнате стоит старая фотография – мы с тобой в цирке. Я, десятилетний мальчик, держу за лапу наряженную в клоунский колпак собаку, а ты стоишь рядом – большой, сильный, с черными волнистыми волосами. На этом снимке тебе около семидесяти лет. В твоем лице тогда было больше жизни, правды, простоты, чем в моей мальчишеской физиономии.
А сегодня, на прощании с тобой, ты выглядел совсем по-другому. Целуя твой лоб, я удивился тому, каким маленьким ты стал. Черты лица изменились за несколько дней: я уже не мог поверить, что эти закрытые, словно увеличившиеся в размере глаза, эти бледные бескровные губы – твои. Тяжело было прикасаться губами к твоему лбу, но, когда я это сделал, меня поразила теплота, исходившая от тебя. В тебе никогда не было холода, и даже смерть, пришедшая к тебе жарким, цветущим летом, не смогла привнести что-то холодное в выражение твоего лица. Ты лежал, словно отдыхая от трудной, но честно проделанной работы.

Я верю: нежно смерть идет,
Как будто тихий черный кот,
Неслышно лапами ступая,
К земле всем телом приникая.

И я хотел весь век идти,
Не отклоняясь от пути,
Но, выскользнув из-за угла,
Мне смерть дорогу перешла.

Для твоего памятника мы выбрали фотографию, сделанную еще в 50-х годах. Копия этого снимка сейчас стоит напротив меня, а рядом с ней – мои сегодняшние портреты. Мне раньше было незаметно, как я похож на тебя в молодости. Та же форма головы, та же улыбка, тот же оттенок кожи… Только глаза у тебя всегда были больше и добрее, чем у меня. А между бровями у тебя уже тогда пролегла складка, которая придавала твоему лицу немного удивленный и даже опечаленный вид – словно ты увидел что-то, потрясшее тебя и заставившееся прослезиться. Глаза словно вопрошали: «Неужели это и есть жизнь?» Не знаю, что вызвало это выражение на твоем лице шестьдесят лет назад, но недавно ты на самом деле увидел То, перед чем меркнет все земное, и тогда твое лицо стало абсолютно спокойным и умиротворенным… «Вот она, жизнь, и вот она, смерть. Они стоят у изголовья моего, и отныне не враги они, а союзники, и мир мне несут они». Вот что я прочитал в твоем лице…

Стихосложение, витийство
Даются мне с большим трудом.
И я пришел к самоубийству,
Как к двери в свой последний дом,

По снегу, в слякоть, в мерзкий вечер,
Чтоб дома – хоть чайку попить!
…Для смерти слишком я беспечен:
Ключ потерял – и должен жить.

Господи, Господи, мир наш душевный дай нам днесь, Господи, не оставь раба твоего, не лиши его покоя и света, ибо холодно в огромном мире Твоем, Господи, и поэтому – даруй нам частицу тепла Твоего, только частицу, чтобы согревались мы ею при жизни и после смерти, в счастии и в горести, на земле и на небе, молю, не обмани надежд наших, Господи, Господи!...

Малютка- смерть! Ты – рядом, ты – со мной.
На расстоянье вытянутой строчки
От сердца – ты. Хоть радуйся, хоть вой,
Молчи, кричи, хоть стой, хоть ринься в бой –
Ты все равно в конце поставишь точку.

Но я не взвою. Сдюжу. Я стерплю.
Превозмогу и страх, и боль, и холод.
Я ненавистью, смерть, тебя люблю,
От боли, как от крови, во хмелю, –
Пусть я тобой, как дерево, расколот.

Ты кружишь где-то рядом, знаю я,
Мелькаешь, мстишься, мечешься, смеешься,
То ускользаешь, то опять вернешься,
И в комарином писке бытия
Кровь пьешь мою, все пьешь – и не напьешься,
Всегда чужая и всегда моя.

Возьми весь скарб, что годы я храню, –
Слова, дела, бега, суды, потери, –
но не меня! Себе не изменю
я, заключенный в прочную броню
своей любви, и памяти, и веры.

Малютка-смерть, истица и судья,
Я для себя не требую защиты,
Не повторяю старых фраз избитых.
Стою. Молчу. Открыта грудь моя.
Тебя мне жалко. Ты глупа – не бита.
Малютка-смерть, тебя сильнее я.

Жить назло жизни – вот высшая доблесть неудачника!

Доброта и «любивость» – это и есть тот дар, который ты преподнес нам и которым мы должны воспользоваться в полной мере. Это дар, но не жертва. Это течение крови, это биение сердца, это ритм нашего дыхания. И это мы должны передать потомкам. Передать в полной мере. В масштабах Бога-Отца. Нам – от жизни. Жизни – от нас.

Смерть перестанет властвовать над миром.
Кость станет прахом, станет прах эфиром,
Деревья – черным углем и золой,
гранит утратит твердый облик свой;
алмаз сгорит, расплавятся металлы,
и солнце будет жечь сияньем алым;
В пыль обратятся вечные кумиры.
Смерть перестанет властвовать над миром.

Смерть перестанет властвовать над миром.
Нам жизнь всегда была чумой и пиром,
Но, всей любви вселенской вопреки,
Смерть стала рифмой на конце строки
и жизнь рифмует с болью преходящей,
изменчивой, живой и настоящей.
Мысль станет мне в пути ориентиром.
Смерть перестанет властвовать над миром.

Смерть перестанет властвовать над миром.
Жизнь – лишь листок, несомый страшным виром.
Из наших глоток крик протяжный рвется,
Крик, слитый с кровью, в мире отзовется:
Падут все стены, рухнут изваянья,
Растают старых фресок очертанья,
Но где-то – над зенитом и надиром –
Смерть рухнет с трона, созданного миром.

Пусть горы рухнут, станет почва зыбкой!
Я прорасту сквозь смерть, как стебель гибкий.
Прорвусь я к солнцу сквозь простор бездушный,
Войду в огонь, лишь истине послушный.
Все сгинет, что любили человеки,
Но лишь любовь останется навеки.
Не сгинет смерть – но навсегда отныне
Пребудет не царицей, но рабыней.