* * *
Звучит раскалённо и грубо
Хмельная славянская речь,
Что брань, как боярскую шубу,
Бросает с расправленных плеч.
Течет жаркой кровью под кожей
Хмельная славянская речь.
Лишь ей мы, гулящие, можем,
Как водкою, память прижечь.
Куражится вспаханной новью,
Землей, что должны мы сберечь,
И пахнет солдатскою кровью
Хмельная славянская речь.
Тоской тяжелеет, как колос,
Огнем полыхает, как печь,
Истории сорванный голос –
Хмельная славянская речь.
- ДОМУ
Стихи
Сибирский путь
Я стоял, одинок, озирая сухие равнины…
Фридрих Гёльдерлин
Город
Омску - отцу, другу и брату
в канун трехсотого дня рождения
в полную собственность
предназначается
Город смутный, город достоевский,
Плеть Петра да посвист Ермака...
Брат, наследник, сын столицы невской,
Ты не изменился за века.
Здесь лежит Великий путь - к востоку.
Здесь лишь ясно, как земля кругла.
Здесь земные отбывали сроки
Те, кого Москва не приняла:
Казаки, острожники, поэты -
Вечные изгнанники страны...
Здесь столица возвышалась летом,
Осенью - пылал пожар войны.
Власть меняла лики и названья,
Только суть во все века одна -
Холод, вьюги, каторжные бани,
Плеть, шипы, острожная стена.
Крепость. Пушки. Мрак – сильней сияний.
Старая церквушка. Вечный Бог.
И над белизной старинных зданий
Небосвод, как обморок, глубок.
Ни войны, ни мира, ни покоя...
Тёмные дома. Глаза огней.
Вьётся снег над черною рекою,
Вьётся дым над родиной моей.
А в минуты ясности короткой
Вижу я, как сквозь глубокий сон:
Спорят в небе Змий и Агнец кроткий,
Спорят в небе Лев и Скорпион.
На пути Сибирском, как на нерве,
Город обречен веками жить...
Здесь Ермак ещё раз тонет - в небе:
Небосвод в доспехах не проплыть.
А когда в степных просторах дальних
Гром грохочет, всех смертей грозней -
То бросок костей, костей игральных,
Ставка же - судьба земли моей!
Для игры священной опустели
Шахматные клетки площадей,
Клетки, на которые летели
Головы проигранных людей...
...Много есть дорог на белом свете,
Много предстоит мне повидать,
Много городов развеет ветер,
Так, что и следов не отыскать,
Но о том, что видел в колыбели,
Вечно помню - с болью и трудом:
Достоевский. Белые метели.
Черная река и Мертвый дом.
Москва
Третий Рим – гениальный юродивый –
Расправляет лохматые волосы…
Илья Тюрин
Третий Рим, второй Ершалаим –
Сколько прозвищ мы тебе дарили?
Мы торгуем, строимся, горим –
Вечна ты в своей лукавой силе.
Над тщетой опальных наших дней,
Где мелькает злоба дня пустая,
Вновь Москва, как город-Назорей,
Волосы –дороги распускает –
Спутанные, в седине снегов,
Словно сеть, которой ловят небо…
Семь холмов, семь башен, семь Голгоф,
Лоб Земли, сплетенье русских нервов.
С древности, с монголов, с Калиты
Ты сбирала землю по крупицам,
Чтоб смогли все русские мечты
О твоё величие разбиться.
Слобода за слободой росли,
Ни мороз, ни враг им не был страшен,
И тянулись к небу от земли
Пальцы красные кремлевских башен.
Прирастая гордостью своей,
Строилась ты на крови и славе –
Каменными юбками церквей,
Медными волнами православья…
Из судеб нарублены рубли…
Полон мыслей о стране распятой
Лоб, таящий мозг всея Земли,
Словно площадь Красная, покатый.
Лобные места, кресты церквей,
Автотрассы, башни, дым и грохот…
Слился с правдой – общей и моей –
Этот злой, великий, тёмный город.
Третий Рим, огромен и суров, –
Сердце, кровь гонящее без цели,
Город звона, казней и крестов,
Город плясок, гульбищ и метелей…
В нем хранится, до поры таим,
Русский путь от смерти к воскресенью –
Третий Рим, второй Ершалаим,
Город – царь и город – наважденье.
Петербург
Предвечерний текучий туман,
Мрамор плит, дальний шум океана …
Я поверил бы в явный обман,
Если б жизнь не была мне обманом.
Дождь и мрамор. Гранит и вода.
Рябь – на небе, на волнах, на сердце.
Никогда, никогда, никуда
Нам от ряби, от смуты не деться.
Мрамор рухнет. Останется – рябь
И тумана слепого обитель.
Медный всадник, наш царственный раб,
Плотник, воин, мучитель, спаситель,
Утвердил сей закон в дни войны
Грозно-царственным делом и словом:
Петербург – не столица страны,
Это имя религии новой.
От упавших Петровых камней,
Без тепла, без любви, без уюта,
Словно рябь – по воде, по стране
Расползались и ересь, и смута.
Город-сон, царь, пророк, человек,
Воин, нищий, отец, жертва смуты,
Парадиз, где нет солнца вовек,
Без тепла, без любви, без уюта…
Неподвижный, бессильный гигант,
Пригвоздивший к земле свои стопы,
Город, вставший, как некий атлант,
Подпирая плечами Европу…
Смотрит Русь, задремав от ленцы,
Сон Петра на обломовском ложе:
Эрмитажи… Музеи… Дворцы…
Дверь в Европу… Топтанье в прихожей…
И стоит над Россией обман,
И чаруют людей неустанно
Предвечерний текучий туман,
Мрамор плит, дальний шум океана …
Девяностые
Юнне Мориц
Девяностые, девяностые –
Дни кровавые, ночи звёздные…
Грусть отцовская, боль привычная…
Это детство моё горемычное.
Трудно тянутся годы длинные,
И разбойные, и соловьиные…
В подворотнях – пули да выстрелы,
А над грязью всей – небо чистое.
Вот и я, мальчишка отчаянный,
Непричесанный, неприкаянный.
На глазах детей – слёзы взрослые…
Девяностые, девяностые.
Дома маются, пьют да каются –
Водка горькая, желчь безлунная…
И во мне с тех пор кровью маются
Детство старое, старость юная…
Искупают с лихвой опричники
Смертью горькою жизни подлые…
И так тесно, так непривычно мне,
И так жарко и пусто под небом.
Жить без возраста, жить без времени –
Вот судьбина какая вздорная!
Выбрал Бог да родному племени –
Душу светлую, долю черную.
И не взрослые, и не дети мы –
Разве мало изведал скитаний я?
И столетьями, и столетьями –
Испытания, испытания…
Девяностые, девяностые –
Дни кровавые, ночи звездные…
Кражи, драки – под солнцем яростным…
Это детство мое – старше старости.
Аввакуму
Сибирь с огромными пространствами,
В слепых снегах, в кровавых росах,
Прошел пророком ты, пространствовал,
Опершись на кедровый посох.
Ты шел, ты мерил землю мерою,
Какой и неба было мало;
Перед тобой упрямо щерилась
Россия чёрным ртом Байкала…
Ты видел льды, что век не движутся,
И трав Даурии убранство…
Ты изучил с азов до ижицы
Уроки русского пространства.
Вслед Калите ты знал: нелепы те,
Кто хочет жить, свой дом разрушив.
Ты землю собирал – по щепоти
И русскую – по крохам – душу.
Сквозь льды Байкала, дебри тарские
Ты рвался правдою смертельной
И гордо нёс в хоромы царские
Лукавство прямоты предельной.
И обжигают нас пока ещё
И делают прямей и чище
Твой говор, слог, огнем пылающий,
И огненное пепелище…
И, как в развязке древней повести,
Достались мне – сквозь поколенья –
Грехи твоей упрямой совести,
Гордыня смертного смиренья...
И до сих пор, подобно бремени,
Во испытание дана мне
Сибирь – как впадина во времени
Меж веком атома и камня.
Меж веком каменным и атомным –
Снега, убогие жилища,
Крутой напор ума Аввакума
И огненное пепелище…
Ковыль - трава русская
Ковыль... Степные шелесты и звуки...
Набухшие, немые небеса...
Степь помнит все: и радости, и муки.
Степь помнит прошлых вёсен голоса.
Давно, давно здесь не было покоя, -
Столетьями стонала здесь земля.
Прошлись века чугунною пятою
По трепетному морю ковыля.
Да. Было все: война, бои, погони,
Пожары, сабель блеск и кровь из глаз...
Неслись по степи кони, вражьи кони,
И смерть, как пыль, из-под подков неслась.
Ни человечьих судеб, ни былинок
Не оставалось после тех подков...
Но рос ковыль - смиренный, тихий инок,
Хранящий в сердце летопись веков.
И шли века. И заживали раны.
Росли в степи стальные города.
Один ковыль лишь шелестел - Бояном,
Слагал былины об иных годах...
Иные времена, иные слезы...
Ковыль и ныне видит сквозь века,
Как шли в степи монгольские обозы,
Как шли в степи дружины Ермака...
И ты - оставь на время город светлый,
Сойди в степи, в блистающей пыли,
И поклонись траве, клонимой ветром,
И поклонись Тоске Всея Земли.
И ощути, как дремлет безнадежно,
Как перед бурей, древняя земля,
Как шелестит в столетиях безбрежно
Медлительное море ковыля...
Осень мира
Николаю Кузнецову
На небе русый месяц тает
Над рыжей пустотой полей.
Река молочная мерцает
Меж берегов судьбы моей.
Мерцает смутное сиянье
Над вечной тленностью земной.
Пустые створки мирозданья
Разбиты тёмною волной.
Чернеют облака на небе.
Мутны подземные ключи.
Ищи их более, чем хлеба,
И слушай, но – молчи, молчи!
И осень лисьею повадкой
Вползает вновь в твои мечты.
Устав от спеси мутно-сладкой,
Природа ищет – простоты.
В бездонной пропасти мгновенья,
Где журавли кричат, скорбя,
Сильнее чувствуешь старенье.
Острее чувствуешь себя.
И сквозь мутящиеся воды
Небес ночных – звучит вдали
Песнь лебединая природы,
Песнь лебединая Земли.
И небеса все ниже, ниже.
Все злее ветра острие.
И месяца обломок рыжий
Под сердце входит, как копье…
Воробьиная ода
Дмитрию Соснову
Воробей, ты – великая птица…
Юнна Мориц
Неужели тебя мы забыли?
Для меня ты всегда всех живей –
Спутник детства, брат неба и пыли,
Друг игрищ и забав, воробей!
Ты щебечешь о небе, играя,
Неказистый комок высоты –
Сверху – небо, внизу – пыль земная,
Между ними – лишь ветка да ты!
Как ты прыгаешь мимо России
На тонюсеньких веточках ног –
Серой пыли, четвертой стихии,
Еретик, демиург и пророк.
Воробьиною кровью живее,
От мороза дрожа, словно дым,
Я, как ты, ворожу, воробею,
Не робею пред небом твоим.
В оптимизме своем воробейском,
Непонятном горам и лесам,
Научился ты в щебете детском
Запрокидывать клюв к небесам.
И зимой, воробьясь вдохновенно,
Не заботясь, как жил и умру,
Я, как ты, как пылинка вселенной,
Замерзая, дрожу на ветру…
Но, пока ты живешь, чудо-птица,
На глухих пустырях бытия
Воробьится, двоится, троится
Воробейная правда твоя!
Церковь над рекой
Как похож на тебя этот храм –
Стройный, тихий и ввысь устремленный,
Так же близкий земным небесам,
Так же в синие дали влюбленный!
Я смиренно к тебе подхожу,
Словно к церкви, потупивши очи,
В незакатные зори гляжу
За пределом безвыходной ночи.
Здесь, от шумного мира вдали,
Миром кончилась древняя битва,
И единой рекой потекли
Струи неба и струи земли.
Между ними – лишь ты и молитва!
Так часовенка в белой тиши,
Где безропотны синие струи,
Лебединым изгибом души
Удивит, увлечет, очарует.
Озаренный нездешним огнем,
Этот храм над рекою застылой –
Словно ранка на теле моем,
Словно родинка Родины милой.
Здесь, над тихой водой, над прудом,
Где любви зарождается завязь,
Тишина покрывается льдом
И звенит, и звенит, разбиваясь…
Белый храм, отвергающий прах,
Белый свет, отверзающий зренье, –
Это видел я в прежних веках,
Это знал до земного рожденья…
И теперь, покоряясь миражу,
Что правдивее правды, – я знаю, –
Я в тебя, словно в церковь, вхожу,
Я тобой причащаюсь, родная!
Вечерний космос
Антиутопия
Погас закат над Иртышом…
Из песни
Погасли краски в оке Божьем,
Погас закат над Иртышом,
И ветры веют новой ложью
Над старой русскою душой.
И над душой, и над стихией
Себя в безмерности простер
Текучий черновик России –
Неясный облачный узор.
Сквозь тучи звездными огнями
Сияет вознесенный ад,
И расширяется над нами
Крест четырех координат…
Люди
Я листал, словно старый альбом,
Память, где на седых фотоснимках
Старый мир, старый сад, старый дом, -
Прошлый век с настоящим в обнимку.
Деды-дети, мальчишки, друзья,
Что глядят с фотографий бумажных, -
Позабыть вас, конечно, нельзя,
Помнить - трудно, и горько, и страшно...
Вы несли свою жизнь на весу,
Вы ушли, - хоть неспешно, но быстро.
Не для вас стонет птица в лесу,
Не для вас шелестят ночью листья.
И, застыв, словно в свой смертный час,
Перед камерой, в прошлой России,
Вы глядите с улыбкой на нас -
Дурачки, скоморохи, родные!
Не спасло вас... ничто не спасло:
Земли, сабли, рубли... всё пропало.
Вероятно, добро - это зло,
Что быть злом отчего-то устало.
Что ж, пора отдохнуть. Жизнь прошла.
Спите, прожитых лет не жалея.
Лёгок сон... а земля - тяжела.
Только жизнь может быть тяжелее.
Любовь и война
Видение
В пустой кафешке дальний уголок
С тобой мы занимаем по привычке.
Доносится с экрана голосок
Какой-то нераскрученной певички.
Звенит зенит январской глубиной.
В окне пушится небо меховое…
…А волосы твои так пахнут хвоей,
И ветром, и снегами, и луной!...
…Что ждет нас завтра – мир или война?...
Пушатся звезды, как щенки слепые…
Но, словно мерный ямб, звучит Россия
За чёрной рамой нашего окна…
Я чёрный чай размешиваю ложкой,
Печально пьян короткой тишиной,
И вижу… снег… и город ледяной…
И крайний дом, разрушенный бомбежкой…
За сотни вёрст – или во мне война?
…Твои не раз целованные руки,
И тонкий яд предчувствия разлуки,
И вкус корицы, меда и вина…
Земля летит во тьму… Останови!
Я жду беды, расплаты… поцелуя,
С тобой на дне Истории танцуя,
И все шепчу – так глупо – о любви…
Вино с корицей… Танцы… Бар ночной…
Я здесь любил, был счастлив – и исчезну…
…И падает огромный шар земной –
Все дальше – в ослепительную бездну.
Сон русского солдата
Когда-нибудь, – когда, еще не знаю, –
Я возвращусь в родной, забытый дом,
Который срыт… И скрипнет дверь входная,
И прислонюсь я к притолоке лбом.
И мать с иконы лоб мне поцелует,
И тень отца присядет за столом…
Я уроню в стакан слезу скупую,
Лоб подперев разбитым кулаком.
И дед, и прадед, – все, в ком кровь родная, –
Помолятся за вечный мой покой…
И дом, который срыт, вздохнет, я знаю,
Береза за окном махнет рукой.
И потекут берёзовые слезы,
Солёные, как тайна бытия…
Взметнутся белым пламенем берёзы
До небосвода, как душа моя.
Но я не знаю, милые, родныя,
К какому устремляюсь рубежу…
Кругами вновь расходится Россия
От поля, где я, раненый, лежу.
Уходит время, мертвых опаля,
И стала словом, истиной и делом
Обугленная русская земля,
Прикрытая моим пробитым телом.
Резервный полк дедов моих, не думай,
Что ты пойдешь на бой – на смену мне…
Я кровь пытаюсь убедить, что умер,
Но кровь моя не хочет верить мне.
Взгляд сквозь зарю
Из Сибири на Запад смотрю
Сквозь рассекшую небо зарю
И вбираю чужой, темный опыт:
Города, перекрестки, мосты
На вершине земной пустоты,
И Урал, как запруда Европы…
Здесь, за Каменным поясом бед,
За российской Голгофой – сто лет
Никуда от спасенья не деться:
Здесь Господь из азийских пустынь
Взял песок и небесную синь
И смешал в человеческом сердце.
Свет с востока течет над землей,
То земной облекаясь страной,
То втекая в прозрачные строфы…
И Господь, нависая над всем,
Ищет новый себе Вифлеем
И пространство для новой Голгофы…
Только снег – замороженный свет –
Кружит над морем бед и побед,
Что наш мир в суете торжествует…
Не находит себя человек,
И Сибирь, как огромный ковчег,
Накануне потопа пустует.
Степь
Покой? Ищи его, как ветра в поле!
Отравленными стрелами горя,
Смешались здесь степей лихая воля
И воля Грозного царя.
И с этих пор земля моя двусерда -
С казачьим сердцем тюркское слилось,
И нет ему ни времени, ни смерти,
Ни горечи, ни слез.
Пересеченье стрел - татарской, русской
И гуннской, адом созданной стрелы -
Создало крест. Ему все храмы узки
И все жрецы - малы.
И мнится мне - опять, как в веке старом,
Лечу я в беспредельности земной,
И в небесах - созвездие Кентавра
Пылает надо мной.
На небе - степь, где кочевали звезды,
Под небом - степь, где скачет богатырь -
Вот древний мир, просторный, чистый, грозный,
Вот - вечная Сибирь!
Моя Сибириада
На лбу Земли, как полотенце, снег.
Легко течение воздушных рек.
Любая ель, что здесь в снегу стоит,
Прочней и выше древних пирамид.
Деревьев вековых высокий строй
Стоит Китайской царственной стеной.
И ветер в мир несёт благую весть:
Сибирь есть тяжесть, но она - не крест:
Страна моя, где нет добра без зла,
Как шапка Мономаха, тяжела.
Вдали молчат Атлант и Прометей:
Им нечем дорожить, кроме цепей.
И спит который век, который год
Над старым миром плоский небосвод.
Ему судьбой преподнесён урок:
Европа - рукоять, Сибирь - клинок!
В Сибири снег горяч, как молоко,
И кажется, что можно здесь легко
Небес коснуться, только не рукой -
Протянутой за счастием строкой.
Здесь лишь ветвей коснёшься ты в метель -
Одним движеньем царственная ель
Снег сбрасывает с веток сгоряча,
Как будто шубу с царского плеча.
"Дарю тебе. Ты - бог иль богатырь?
Неси, коль сможешь. Тяжела Сибирь!"
Страна моя, где нет добра без зла,
Как шапка Мономаха, тяжела.
Здесь грани нет меж миром и войной.
Здесь нет тепла, нет лёгкости земной.
Но правда, что в земле затаена,
Растёт, растёт - без отдыха, без сна,
Чтоб обрести предсказанный свой рост -
Превыше неба, ангелов и звезд.
Расти, расти над миром, над собой,
Над дружбой, что зовут у нас борьбой,
Над склоками царей, цариц, царьков,
Над пресной мудростью былых веков,
Над звоном поражений и побед
И над звездой, не видящей свой свет.
Блуждай, страдай, ищи себя в пути,
Но, вопреки всему,- расти, расти!...
|